Гарь - Страница 68

Аввакум не посиживал праздно на телеге. Он и по доброй дороге редко садился в неё, жалел коней, а тут уж старался во всю свою силушку. Одобрительно гудели конвоиры, когда он впрягался в оглобли и выдёргивал телегу из грязи, даже конь благодарно косил на него влажным от устали глазом.

В один такой день в конце сентября, перед праздником Воздвижения Честного Животворящего Креста Господня, между Ярославлем и Вологдой преставился на руках протопопицы младенчушко Корнелий. Покинул слякотный мир молча с материнским соском во рту, вцепясь ручонкой в тугую грудь Настасьи Марковны. В последние два дня жаром исходил как угль в стынущем кострище — осквозило предзимним ветродуем в щелястом возке.

Остановился обоз, Марковна сошла в лужу, прижимая к груди сыночка, завёрнутого в одеяльце заячье, из-под тёмных надглазниц виноватясь посмотрела на Аввакума и, не сказав ни слова, пошла скользя и пошатываясь вперёд по дороге, будто торопилась уманить от возка навестившую их смертыньку, а то ну да усядется, незрячая, пред напуганными детками, поджидая новой жатвы-укоса, чтоб смахнуть косою-разлучницей колоски душ безгрешных.

— Ох, уж не надо тебя! Ох, уж не смей! — вышёптывала омертвелыми губами протопопица, надеясь убедить ли, упросить безглазую, что пришла она только за Корнелюшкой, так пущай за ним одним по лывам и тащится, небось, скоро пристанет по грязище-то и отвяжется от них.

Так и шла со скорбным у груди свёрточком до ближней деревушки о пяти избец с прихромнувшей над погостом часовенкой. В полдень остановились возле неё, притихшие, нахмуренные, напросились на недолгий постой к старику бобылю. В красном углу на лавку под иконами уложили Корнелюшку. Почерневший от горя Аввакум долго чёл молитвы, стоя с детишками и Марковной на коленях перед лавкой, сопели, тёрли глаза стрельцы, осенялись по-старому, а казаки Диней с Акимом приглядели у хозяина годное брёвнышко, пилой оттёрли от него небольшенькую чурочку, раскололи полмя и топором да долотом к ночи выдолбили в половинках углубленьица по росточку усопшего. В ладненькую домовинку-колодинку, обвив пеленой, уместили, кропя немыми слезьми безгрешного предстателя пред Отцом Вечным.

Всю ночь и утро молились пред младенцем, а с восходом ясным Аввакум на вытянутых руках, как дарохранительницу, перенёс гробец в часовенку, отпел с молитвой-просьбой: «Упокой, Господи, рабёнка, чадо младое, в кущах райского сада Твого». В тишине вынесли гробик к вырытой могилке, поставили возле. Никто не причитал, не выл, ребятишек Марковна подгребла к себе, будто ограждала несмышлёнышей крестом рук своих от бед грядущих, чаемых и нечаемых.

На руках опустили домовинку в могилку, присыпали землицей с песочком, поставили в ноженьки крест восьмиугольный. Пал на колени Аввакум, пропел, сглатывая слёзы, «Со святыми упокой», впечатал лоб в холмик влажный с думкой горестной, что сподобился в праздник Животворящего Креста Господня воздвигнуть и свой над душой безгрешной, чая воскресения сынушкина в День Судный. И не сдержался, зарыдал и, полагаясь на милость Всевышнего, причислил Корнелюшку в святцах души своей ко святым ангелам Господним.

— Прощай нас, Христов младомученик, — вздохнул и земно поклонился казак Аким. — На страстном пути кончину приял с венком вечным.

— А тож как и есть, — сказал своё слово и Диней, старшой конвоя. — Молись о нас Господу со всеми святыми Его… Однако ба и пора в путь поспешать. Не задурила б погодушка. В зиму едем.

И погнали обоз, навёрстывая время, погнали ходко, будто спешили поскорее затерять в пути навестившее их лютое горе, заблудить его в перехлёстьях предзимних дорог.

Пригорбила Аввакума смертка Корнелия, не ел, не пил, исхудал, всё чаще присаживался на край телеги. И не отпускала думушка, копошилась в груди змеёй подколодной, язвила — уж не упрямой ли гордыней своей сгубил дитё родное, да и остальных, попустит Бог, сгубит в чужедальней сторонушке, токмо по слухам ведомой. Надумал было писать государю и патриарху пощадить Марковну с детишками, вернуть с дороги, ехать далее одному маяться. Спросил совета у жёнушки, но та глянула на него так укоризненно, так сожалеючи, что он схватил её руку, поцеловал благодарно, обнял их всех сразу — Ивашку с Прокопкой и Настасью с Агриппкой и Держал в объятиях, чувствуя радостный стукоток их доверчивых сердчишек.

— Не винися, родимый, я за тебя сильного шла, — только и шепнула Марковна.

В девятый, поминальный, день по Корнелюшке в возок влетела, весело посвистывая, птичка-невеличка, и пригрезилось в ней Марковне личико Корнелюшкино, а птаха Божия так-то радостно крылышками порхает, словно печаль чёрную от неё отвевает, а в лапках держит веточку сон-травы сладостную. И уж какой вести хотело изнывшее сердце матушкино, той и утешила гостюшка лёгкая — сладок сон её дитятки в чертогах Отца Света Вечного.

Проехали Вологду, Тотьму, Устюг Великий и Соль Камскую, и всюду к обозу прибавлялось по два-три стрельца или казака. Миновали Туринский острог, Тюмень и катили к Тобольску уже на двадцати телегах с войском в пять десятков служивых. Дивился Аввакум такой о себе заботушке царской, спросил старшого Динея, трусившего на коне рядом с телегой протопопа.

— Будто к вору важному охрану нарядили, пошто так, Дине-юшко?

Диней свесился с седла, успокоил:

— Не по твою честь охрана, — ткнул перед собой нагайкой. — Войско сибирское полнят, в Енисейск имя приказано. Вот расстанусь с тобой, батюшка, и тож туда, под начал воеводы Пашкова, чтоб ещё дале умахнуть, аж на Амур, в землицу Даурскую, або ещё куда шибче на вольное поветрие.