Гарь - Страница 30

Патриарх пошёл наискосок через площадь к Казанской, «что на торгу», церкви. Она мало-мальски была освещёна, шла поздняя служба, и ему занетерпелось повидать протопопа и друга Ивана Не-ронова. Уж дней пяток не казал глаз. А тянуло к нему — неуступчивому в суждениях, часто вспыльчивому, но всегда рассудительному настоятелю.

Почти одногодки, они легко понимали друг друга, а встреча со старцем так и нудила истолковать его безумные речи. И не исповедоваться шёл: патриаршая исповедь — перед Богом. Шёл, влекомый нужой, что разговор с Нероновым, сочувствие или дельный совет снимет с души окаянное помрачение от недоброй встречи.

Никон не был робким человеком: долго и зло тёрла его многобор-ческая жизнь-служба. И теперь, пробираясь сквозь ряды и заслыша придавленный вопль: «Ре-е-жут!», никак не оторопнул. Редкие стукотки сторожевых колотушек теперь, после крика, сполошно зачастили, и звук их быстро покатился в сторону грабежа или убийства. Гомон скоро утих, увяз в густой тьме. Однако другое неуютство почувствовал спиной, остановился.

— Кто ты там, человече? — спросил твёрдо и строго.

— Никитка я, Зюзин сын, — отозвался молодой голос. — Твоего, государь, Патриаршего приказа подьячий.

Никон знал его, усердного переписчика с редким по красоте и чёткости почерком.

— Не пятни, подь ко мне, — вглядываясь, приказал он. — Тя Иоаким сюда наладил?

— Сам я. От кума бреду, вижу — святейший патриарх в рядах ходит. Испугно мне стало. Нешто так мочно, государь!

— Никак в темноте видишь? — подивился Никон, чувствуя благодарение к юноше.

— Дак всё вижу, владыка святый! — с простоватой хвастецой подтвердил Зюзин. — С детства у меня этак-то. От Бога, бают.

— Ну, коли свет в очах, побудь вожем. — Патриарх взял его под руку, любезно тиснул. — В Казанскую побредём.

Зюзин вёл уверенно, но и осторожно, радуясь нечаянной встрече с самим Патриархом всея Руси. «Это знак свыше, — ликовал он. — Силы неизреченные так устрояют ему, захудалому сыну боярскому, очутиться рядом с ним в нужный час».

И, сдерживая благодарные рыдания, шёл, выводя патриарха из египетской тьмы, представляя себя ветхозаветным Моисеем. И Никон в глуби сердечной радовался нечаянному поводырю, искал ласковых слов.

— Вскоре начнём устроять на Руси Иерусалим, — заговорил он и ощутил, как напрягся локоть молодца. — Новый! С таким же, точь-в-точию великим храмом. Сам на леса первые кирпичи на горбу понесу. И тебя возьму на такое богоугодное старание. В дальних годах, отроче, детям своим и внукам сказывать станешь, что с патриархом в самом начале Божьего делания стоял. С этой ночи служить тебе при мне, в Крестовой. Доволен ли?

— Святейший! — шепнул Зюзин, не сдержался, всхлипнул и ногами заплёл. Никон крепко сдавил его локоть, чем привёл в успокоение.

— По обету, Богу данному, станем каменного дела трудниками, — уже как бы сам ведя юношу, высказывал Никон о давно и тайно задуманном строительстве. Темь ли глухая действовала, или добросердный юноша, неук в жизненной хитровязи, приоткрыл дверцу в вечно настороженную, недоверчивую душу Никона, растопил ледок скрытности.

— Митрополитом будучи много храмов построил, но такого храма Воскресения Господня на Руси ещё нет. Но будет. Будет в нём и темница Христова, и Голгофа, а окрест сад Гефсиманский, река Иордан, озеро Геннисаретское. Ты реку Истру видал?

Оробевший Зюзин только встряхивал головой, слыша невообразимое.

— Вот Истра и есть наш Иордан. Там же быть Назарету, горе Фавору, месту Скудельничью. Новый Иерусалим! Сподобимся?.. И не отвечай. Сам всего наперёд до конца не вижу… А вот и Казанская.

Он выпростал руку. Зюзин остался стоять с открытым ртом и, отставя локоть, будто подбоченился. До этого плотно устланное тучами небо проглянуло в частые прорехи перемигами звёзд и стало развидняться. Строгий, в полнеба, силуэт Казанской, как выкроенный, чернел над подошедшими. Линялой бабочкой попархивал в нём тусклый огонёк, нехотя маня поздних гостей, да и он скоро пропал, но появился опять уже на паперти. Вышедший из церкви человек держал фонарь у груди, и стало видно — Неронов. Настоятель последним, на краткий час перед заутреней, покидал Казанскую.

Он не удивился приходу патриарха в столь поздний час, пообвык к ночным набродам друга. Крестно обмахнули друг друга широкими рукавами, обнялись. Зюзину было велено ждать во дворе, под звёздами: ночь тёплая, парная, пусть пообвыкает быть под рукой всечасно.

Пошли к дому настоятеля, темнеющему тут же в углу ограды. По крыльцу вошли в слабо освещённую лампадами переднюю. Несколько странников и просителей тихо, как мыши, сидели по лавкам. Узрев вошедших, все разом, как трава под косой, повалились на пол.

— Пождите, — повелел им Неронов.

Прошли в домашнюю моленную, поклонились образам, сели за грубый, без скатерти, скоблёный стол. Сидели лицом к лицу. Никон безмолвствовал долго, прикидывал, с чего начать разговор о старце. Из-за него и пришёл к Неронову, однако сомневался сокрушённым сердцем — надо ли Ивана посвящать в такое. Припомнилась и пословица — «Знала б наседка, узнает и соседка». Уж больно личное придётся открыть протопопу, а оно илом со дна омута взбаламутилось речами старца. А и не осядет до ясной светлости, ежели промолчать, не слить с души муть досадную. Гнетёт она, ох как гнетёт и травит. Ишь, чего сказанул калик перехожий — «шиш антихристов».

Вежливой тенью проплыл служка-монах, мягонько уставил на середину стола медный подсвечник с тремя жёлтыми свечами и так же, призраком, оттёк в низкую боковую дверь. И Никон заговорил не о том, с чем шёл к Неронову.