Гарь - Страница 95

— Сгадаешь, — подмигнула Софьюшка. — Я к ставеньке тряпицу вязать стану. Пойдёшь мимо, а там знак наш тайной, поскребёшь в оконце, и всё ладно будет.

Хаживала Агриппка под оконце. Не гак часто, а когда подопрёт к краю лютый голод. Иногда бывали на ставеньке тесёмочки, иногда нет. Однажды подала ей Софьюшка из оконца торбочку тяжёленькую. От радости, что многонько домой притащит, бросилась бегом к землянке Агриппка, да столкнулась у крыльца хором с воеводой. Опешила девушка, что-то больно оборвалось внутри и похолодел живот от страха. Стояла ни жива ни мертва.

— Дай-кось, — потребовал Пашков.

Агриппка протянула торбочку, да так и осталась стоять с протянутыми руками. Воевода распялил мешочек, поворошил в нём ячмень вперемешку с мукой и рожью, приподнял брови и горестно вздохнул носом.

— Боле под окошко не бегай, скрытница. Ты уж барошня, — сказал, возвращая торбочку, — а в день недельный всяк раз приходи в избу. Так-то складнее будет.

И пошёл своей дорогой. И Агриппка пошла своей, прижимая к груди гостинец, не таясь и всхлипывая от нежданной ласки грозного воеводы.

Тишь, какая настаивается во времена недобрые, уж которое время властно насельничала в вымирающем остроге. Внутри огорожи еле передвигались, шоркая ногами, полуживые тени и, подобно осенним снулым муравьям, волочили очередную обездвиженную тень за проезжие ворота острога и там складывали жёлтые костяки к другим в один штабель.

Однажды башенные глядачи криками всполошили острожных сидельцев. Выползли люди из дымных избёнок и землянок: о чём сполох? Стражи прокричали, мол, подступает орда во множестве, и все на конях.

Казаки разобрали пищали, заняли боевые места у стрельниц. Воеводы с сотниками взошли по лестнице на стену, на огнебойную площадку, всмотрелись из-за острого частокола.

Прибывшие к острогу были эвенками. Сидели на оленях, на конях с луками за спиной и бриткими копьями-пальмами в руках, с которыми ходят на медведей. У многих были и пищали, не иначе отбитые у казаков из сожжённого ранее острожка. Еремей насчитал больше двухсот воинов, остановившихся от острога за два полёта стрелы. Они что-то кричали, размахивали руками. Казаки не отвечали: толмача у них не было, его Пашков казнил ещё год назад.

— Едут, батька, едут. — Еремей из-под ладони вглядывался в эвенков. — Оружие посымали. Нам бы тоже выйти навстречь, переговорщики небось.

— Нет им моей веры, — заводил головой воевода. — Пальнуть поверх шапок для острастки.

От подъезжающих донёсся крик по-русски:

— Воевода-а! Князь Гантимур к тебе пришёл! Выходи встречай или ворота отворь! С миром пришёл князь!

Пашков велел подняться на стену казакам из Амурского отряда Степанова, приказал:

— Шибче глядите, не маньчжур ли пожаловал, или китаи?

Степановцы долго из-под руки и сквозь кулак всматривались, наконец определили:

— Не китаи и не маньчжуры, хоть и одной колодки люди. Это эвены, а по-русски блажит никак Ждан Малой, нашего отряда пушкарь.

— А как он к людям Гантимуровым попал?

— Ну дак много нас дунуло с Амура. Бежали кто куда почём здря.

Пашков задумался, прикрыв один глаз, открыл его и прикрыл другой и снова задумался. Помедлив, распорядился:

— Ступай, Еремей, посольством к имя, да возьми с собой Василья Кривого, у него глаз пронырливый, да сотников пару прихвати из тех, что телом побравее, а мы вас на случай какой неловкой прикроем за-тинными пищалями. И уж в острог их не приглашай, поймут, каково тут у нас житьё, конями перетопчут. Ну а ежели торговать станут, то наш им товар един, знаешь какой: любят его все сыроядцы.

Поклонился Еремей, пошёл со стрельбного настила, спустился на землю, прихорошился, снял шапку боярскую, зачем-то обхлопал о колено, перекрестился, надёрнул её на голову и в окружении четверых провожатых протиснулся на волю сквозь приоткрытую створу проезжих ворот.

Молодой князец Гантимурова рода поджидал их, сидя на чёрном коне, гордо уперев в бок руку со свисающей с запястья нагайкой. Дорогая небесного шёлка шуба вся заткана страховидными китайскими драконами, пояс из серебряных наборных блях сиял, как и круглое лицо князца со смеющимися раскосыми глазами. Сверху вниз глядел он на стоящего перед ним Еремея, поигрывал, повивал нагайкой и что-то лопотал переводчику казаку Ждану Малому.

— Пошто, барте, гостя дорогого пеши встречаешь, — переводил отчего-то шибко отунгусившийся Ждан Малой. — Конь нету, потох, однако? Чум зови, барана режь, шулью хлебать хочу, трубхам курить хочу, лопатка баранья гадать хочу. Э?

— Скажи ему, — натянуто улыбаясь, попросил Еремей. — Большой воевода стар и болен, какой уж тут пир гостевой? Наша гостья — печаль, не смеем казать её князю дорогому.

Переводчик что-то долго лопотал князцу, выслушал ответ и передал Еремею:

— Зачем хворать? Надо многа и жирно чамчить, да на конь, да в поле лисиц, волков гонять. Здрав будет. Я торговать с тобой хочу. Свинец, порох, огненная вода хочу. Моя тебе давать жирных баранов, коней, коровы. Э?

— Пороху самим мало, — Еремей поцокал языком. — Свинца тоже. Уж извиняй, князь. А винишко горячее есть.

Князец заговорил, рысьими глазами всматриваясь в острог. Молодо и улыбчиво было тугощёкое лицо его под лисьим разлётным малахаем, кровушка играла в бравом хозяине орды. Видел он и пушечные жерла над проезжими башнями, и длинные стволы затин-ных пищалей меж заострённых лиственничных брёвен. Усмотрел и штабель мертвяков и в улыбке вызмеил красивые губы. Ждан Малой переводил бегло, вставляя и своё: