Гарь - Страница 94

— Ничё, девонька, всё ничё-ё. Будем Боженьку молить за него, тягостно тожить и ему, прости его, Господи.

Вернулся из леса Аввакум с Ванюшкой и Прокопкой, приволокли полные санки дровец. Прокопка за пять лет в маете проголодной подрос, помогал по хозяйству, не жаловался и не отлынивал от забот.

Покосились парнишки на печь, поскидали с себя рваные шубёнки. Пыхтела в котле на печи, сердито отдувалась банным парком сосновая кашка пополам с ячменем. Потупя головы, исподлобья посмотрели на неё мальцы и никак не выказали недовольства: гордое Аввакумово семя. Степенно, как мужики после трудной работы, уселись за стол, вертя в руках щербатые ложки. Протопоп прочёл молитву и, перекрестясь во славу Божью, принялись таскать из котла привычную еду, дули на неё, горячую, а чуток остудив, глотали не жуя, так-то она куда способней проглатывалась, обманывая желудки тяжёлой сытью.

Потолкав в дверь, кособочась, впятились в землянку с большим коробом Марья с Софьюшкой, поставили его на пол. Хозяева и за стол их не позвали отведать чего Бог послал: погребуют, застесняются бабоньки.

— Чтой-то притащили? — спросила с извечной надеждой на хлеб насущный Настасья Марковна и даже привстала. — Каво это в нём шебуршит?

— Прислали вот, — Софья отогнула край холстинки. В коробе тесно сидели куры, клоня на бок головки и, не открывая глаз, зевали, подёргивая бледными язычками.

Вмешалась в разговор бойкая Марья:

— Переслепли курки, мереть учали. Боярыня кланяется, чтоб ты, батюшка, пожалковал, помолился о них, ан и выправятся. Афанасия Филипповича, грит, оздоровил, да и ребятёшечку их, Симеонушку, ране правил, и здрав бысть. А тож был цыплак дохлый, как энти.

— Кланяется, так чего же, — Аввакум присел на корточки перед коробом, тронул пальцем одну-другую поникшую курью голову. — Порадею как могу, вдаве святые Козьма и Дамиан людям и скоту благодействовали и целили во Христе. Богу вся надобно: и скотинка и птичка во славу Его, пречистого Владыки, аще и человеков ради.

Поясно кланялись опрятные сенные девки, улыбались. Приятно было на них глядеть протопопу, уж как их, милых, бес тот корчил! Да пред силой креста и святой водицы с молитвою исшед из них оконечно.

Ушли бабоньки. Аввакум брал в руки курицу. Агрипка тонкими пальчиками раззявливала ей рот, а протопоп вливал в него три ложечки святой водицы. И так всем. Потом подложил в короб хвойных лап, возжёг кадило, помолился, опахивая их дымком, поставил короб в тепло за печью. Всей семьёй то и дело ныряли туда, посмотреть, как там бедняжки, а поутру услышали дробный стукоток. Куры возились в коробе, тюкали клювами в ивовые стенки.

— Ожили-и, батюшка! — блестя глазёнками, высунулась из-за печки Агриппка. — Исть просют.

Поминая всемилостивость Божью, Аввакум вытащил короб, поставил средь землянки на пол. Куры тянули головы, переминались на ногах, поклёвывали друг дружку. Из ладоней напоил их протопоп святой водицей, в миску наскрёб вчерашней кашки, поставил у короба. Куры закарабкались на волю, помогая взмахами крыльев, повыскакивали на пол, обступили миску и стали жадно клевать кашку.

— Смотрют и видют! — ликовала Агриппка. — А вот чёрненькая бойчее всех.

Сидя на чурочке, смотрел Аввакум на птичью возню, улыбался: вот ведь много ли надобно для жизни? Молитвы заступнической да веры сердешной во всемилостивость Создателя.

— Всё-то в руце Божьей, — сказал и поглядел на Марковну. — А чернушке-то Агриппка наша приглянулась, вишь, как на неё глазки выкатывает да клохчет, благодарствует. Ну да у нас жить станет.

— Как же, батюшка? — бледненько зарделась Агриппка. — Грех укрыть-то.

— А и не проси — сами отдадут, — пообещал Аввакум и вышёл из лачуги. Там приглядел еловое бревёшко, отесал топором и выдолбил корытце. Еловое щепьё пахло скипидаром целительным, грибным бором лыськовским, детством. Пока долбил корытце, пришли глядеть на отцовское рукоделие Иванка с Прокопкой. Учились.

— Еловое корытце, сынки, всякую гниль-болесть ничтожит, — объяснил Аввакум. — Курам люба сухость, что чисто и не мокр о. А к этому ель особо пригодна. Ну айда, подарок имя от нас понесём.

Днём пришла боярыня Евдокия Кирилловна с Марьей проведать, что там с хохлатками. Уж хоть бы одыбались, всё будет мальчонке хворому Симеонушке яичко-другое. И обрадовались, видя, как дружно, в драку, будто и не помирали, клюют курочки кашку, бормочут, задирают одна другую.

— Это каво они так славно наворачивают? — полюбопытствовала боярыня, взяла кашки из корытца, растёрла в пальцах. — Што это?

— Нашу есгву наворачивают, ишь приглянулась как. — Протопоп посмотрел в глаза боярыне, та, потупив очи, обтирала платочком испачканные руки. — Ты, матушка, вели таку же кашку имя варить. Курам лесное что зимой поклевать, то доброе дело.

Агриппка сидела на топчане с чернушкой на коленях и наособицу, с ладошки, кормила её, поглаживая по маленькому гребешку.

Ничего не сказала Евдокия Кирилловна, поясно поклонилась и, прикусив губу, вышла на воздух, смаргивая слёзы. И тут же прибежала Софьюшка с туесом, полным муки, и куском мяса в ведёрке. Вежливо, как должное принял подношение Аввакум, а когда девки засобирались уходить, а Агрипка подсадила было в короб к остальным чернявку, то Софьюшка отстранила её и накрыла короб холстиной.

— Добрая ты деушка, бери курку, раз приглянулась, — позволила она, прижала Агриппку к коленям. — Да прибегай почаще, не сты-добься, боярыни так сказали.

— Дак гонют, — потупилась девушка, — то воевода, а пуще кривой тот. Не сгадаешь, когда и прибечь.